*обреченно оглядывает завалы на полу*
Восьмого марта в припадке родовой ностальгии мы с Дэмсом позаимствовали у бабули шесть фотоальбомов. Таких настоящих - толстенных, с плотными фигурными листами и бархатными обложками. И теперь в четыре руки фотошопим-ретушируем, чтобы память осталась.
Рыжий, ясен пень, ангстится и сопливит в рукав. Рассматривая отдаленно знакомые лица, некоторые из которых совсем уже в труху, я впадаю в жестокий транс.
Представляете, у нас сохранились дореволюционные снимки моей прапрабабушки. Она там молодая совсем, влюбленная первый раз. И эта влюбленность задокументирована - в открытках времен Первой мировой. Степан из Франции писал корявым почерком, с ошибками и ятями. Писал, как он счастлив, что Любочкины фотокарточки до него доходят. Представьте - из глухой Сибири в предместья Парижа, в 1914!!! Они оба еще не знали, что не встретятся больше: пережив плен, прапрадед остался в Европе с другой женщиной, а фото Любы - молоденькой, худенькой совсем, до родов еще - все равно всегда с собой носил. Карточку с затертым миловидным лицом уже после его смерти переслали в единственном письме оттуда. Очень странно видеть ту девушку на фото. Я ее помню смутно, уже совсем старой, разбитой параличом. Жердь под одеялом попояс и голос - она говорила "жуланчик" и посыпала яблочные дольки сахарным песком. Мне около двух было, когда старшая Люба умерла.
Бабушкины фото тоже умиляют. Я до сих пор не понимаю секс-символизма Дитрих и Орловой, потому что с детства видела Любу Храмкову в широкополой шляпе или бантом в высокой прическе. Еще до свадьбы, еще в Омске, она наверняка сводила с ума толпы поклонников. Тем мрачнее контраст с ее образом после 38 лет. Но в ней до сих пор сохраняется огромный сгусток нереализованной артистичности. На каждой фотографии, будь то комедия или драма, бабулец отыгрывает героиню до мозга костей: камера ее выпивает без остатка - и взгляд, и наклон головы, и улыбку. Жаль, что ей в свое время не сказали, что она рождена для сцены. Миру могло бы повезти. А так эта красота останется только для самых близких.
Маман. Мой гребаный Бемби трогательно прекрасна. Ее смех действительно можно услышать, и фиг с ним, что черно-белый. Фото институских времен лучатся взрывными семядисятыми, портвейном, рок-н-роллом и настоящими друзьями, которые остались до сих пор. Я смотрю с завистью - хочу туда, к ним, расчищать на субботниках Дворянку, где когда-то гуляла тургеневская Лиза Калитина. Мусик печалится - это ее детство. Почти всех этих мальчиков и девочек я знаю вживую, уже пузатеньких и полысевших. И тем любопытнее отыскивать их на страницах альбома - совсем других, на хихи скрывающих какой-то свой секрет.
Я, оказывается, была пафосным пацаном с задумчивым взглядом и одновременно реальной, природной рыжей някой в матроске. А потом натуральной блондинкой с аристократическими замашками. Но улыбалась с детства...

Так странно все это - смотреть со стороны. Как будто кино не про нас.