Кто-то скажет – кошка. А вот нихуя. Потому что каждая очередная из статистики – такая же.
Моя Узумаки – недопорода. В принципе, все при ней: окрас, угловатость прозрачных ушей, толщина гладкошерстного хвоста и какие-то неочевидные зарубки на подушечках лап. По сути, никто конкретно не знает, почему она второсортна, просто стоила на порядок дешевле. Как красивая, умная и добрая, только папа – сантехник, и свекровь-потомственный-доктор-наук никогда ее не примет абсолютно: всегда с поправкой, мысленной ли или – гаже – открытой.
А в каждой Мике бурлит кровь. На сколько-то процентов в день она не может быть домашней. Ее понятия о собственной саванне не вяжутся с пусями-коленками и почесать, когда приспичит тому, кем любой из ее гордых предков может с хрустом закусить в душный полдень. В каждой капле ее крови – часть гордыни мордастых поколений, предназначенных этой планете изначально, без поправок на эволюцию. А то, что она сама из архангельской пробирки, второстепенно. Ей генетически предначертано быть королевой: бороться и искать, раскручивать этих странных двуногих на кончике хвоста и подчинять себе.
Но проблема в том, что она, даже в дцатом уменьшенном поколении, бракованная. Излом в каком-то гене делает ее вспыльчивой и необъективной, а потому – глупой. Мика не умеет, как ее истинно британские родичи, вертеть домом по своему усмотрению. Она срывается, как любой подзаборный параноик: цапнуть пока не пнули, фыркнуть пока не выгнали. А самое гадкое – ей нужно подмазываться; за еду, сортир и ласку. На самом деле, конечно, она не знает, что настоящим гордым, которые со штампом, это достается по праву рождения. За ними ходят с трепетом, на цыпочках и добровольно: массируют брезгливую мордочку, вычесывают французскими шампунями, отдают самую мягкую подушку. Она просто чувствует такую же потребность в жрецах ее храма, и потому недоумевает, видимо, когда не разрешают закидывать идеальные дымчатые лапы на стол.
И вот тут вступает суровая правда жизни против беспринципной правды крови. Неразумное, запрограммированное животное учится идти на компромисс с главными. Учится, как умеет, предавая абсолютную природу: гладится щекой сама, совсем чуть-чуть и недолго, ведет ушами на тембр голоса – сейчас пендель получит или еще капельку можно потрепать им нервы? – раз в сутки подходит к каждому без приказа – лизнуть от души, разбудить, отозваться – по собственному желанию.
Наверное, Мике тяжело в принципе – ее суть, какого бы сорта ни была, не воспринимается хозяевами жизни. И только на несколько минут в день , когда по взаимному удовольствию мех по коже щекочет, становится видна ее глубина – истинная, одуряющая красота, прописанный веками, недоступный человеку изгиб воздушного скелета, клокочущий в горле язык удовольствия. В такие минуты радуются все идиоты – одни учатся боготворить, другая – принимать безотчетный трепет этих никчемных, как ей и положено. Абсолютное счастье – до мозга костей и не приедающееся.